Агустин Малон, PhD, доцент Университета Сарагосы (Испания)

Опубликовано в журнале Sexuality & Culture, 13, 75-90. Опубликовано в сети 27 февраля 2009 года.

Перевод с английского. Для удобства чтения из текста исключены имевшиеся в оригинале ссылки на работы других авторов.

Аннотация

В последние десятилетия XX века наблюдается беспрецедентный всплеск озабоченности и встревоженности сексуальными отношениями между взрослыми и несовершеннолетними, что продолжилось в качестве общественного и научного дискурса, в котором эти отношения непременно выставляются как являющие собой эксплуатацию, вредные и преступные. В этой работе ставится под вопрос обоснованность и актуальность данного дискурса, а также анализируются его фундаментальные характеристики на предмет возможных ятрогенных последствий, например тех, что могут быть вызваны вмешательством специалистов. Анализ проводится в четырёх основных сферах общественной жизни: человеческая сексуальность, личная ответственность, использование уголовного законодательства в качестве механизма контроля общества и улучшение взаимоотношений между полами и поколениями. Критическое рассмотрение реакции общества и подхода специалистов к данной проблеме снабжено перечнем порождаемых ими нежелательных последствий.

Часть первая: дискурс о злоупотреблениях

Введение

В последние десятилетия в отношении сексуальности, наряду с с «дискурсом о злоупотреблениях», всё чаще отмечается использование риторики насилия и виктимизма². Идеологические кампании, участники которых якобы борются против принуждения и вреда, наносимого людьми одного пола или одного поколения другому, по их словам стремятся облагодетельствовать человечество в целом. Однако данный дискурс и подобные кампании не выглядят абсолютно всегда полезными в деле улучшения качества жизни людей. Наоборот, есть хорошие основания подозревать, что они продвигают феномен, который можно назвать парадигмой сексуального конфликта с потенциальными ятрогенными аспектами, невольно усугубляя проблему, с которой, по их словам, они борются. Обращение к теме сексуальных опасностей, которые якобы поджидают несовершеннолетних, является значительной частью этого дискурса, который ведётся в среде учёных, специалистов и идеологических активистов. Однако основной точкой соприкосновения между данным дискурсом и общественностью являются средства массовой информации.

В настоящее время общество наводнено явлением, которое P. Jenkins называет новой волной «моральной паники» в отношении сексуальных отношений между несовершеннолетними и старшими по возрасту, ныне протекающей в виде многократно повторяющихся всплесков, начало которым было положено в конце XX века или чуть позже, в первую очередь в США, Великобритании и Австралии, но также в определённой степени и в других странах. Эта общественная озабоченность отражается в неумеренности, царящей в СМИ, а также в научной и политической сфере в отношении вопросов сексуального злоупотребления детьми. Одним из наиболее шокирующих примеров этого стремления к сенсационности является телепрограмма «To Catch a Predator», в которой взрослые, представляясь несовершеннолетними, заманивают мужчин в сексуальные отношения, которые на взгляд кажутся добровольными. Всё заканчивается арестом, который снимается на видео и затем используется для показа в телепередаче. Эти перегибы не только никоим образом не уравновешиваются выверенным диалогом с учёными и специалистами или их собственными выступлениями, но в реальности выступления многих из этих «экспертов» мало отличаются от того, что сейчас льётся из СМИ. Ранние сексуальные контакты со старшими по возрасту гораздо более распространены, чем обычно признаётся, и для специалистов оправдано предоставлять помощь в случаях, где она выглядит необходимой. Однако важно прояснить суть конкретных ситуаций, какие из них требуют вмешательства, а какие нет, какова лучшая форма вмешательства, если оно требуется, и когда оно наиболее уместно. Идущее в настоящее время в СМИ запутывание, преувеличение и эксплуатация, одобряемая некоторыми активистами и недостаточно анализируемая и оспариваемая учёными и специалистами, наносит урон рациональности как в научных, так и в общественных обсуждениях, а решения в этой области весьма вероятно вносят реальный вклад в проблемы ятрогенного характера, которые будут рассмотрены далее в этой работе.

Панорама

В последние десятилетия XX века в западных странах наблюдается всплеск общественной озабоченности на тему, которую стали называть вопросом сексуальных злоупотреблений. Эта концепция злоупотреблений в её разнообразных формах, может быть описана тремя фундаментальными чертами: (а) она определяет в очень чёткой манере понятия преступника и жертвы, первыми из которых являются мужчины, а последними — женщины и дети; (б) это вопрос, охватывающий тип злоупотреблений, отличающийся от других, поскольку он опирается на мужскую сексуальность, которая представляется источником преступных импульсов или стратегий подчинения и доминирования, и (в) привнесение этих тем в сферу законодательной системы привело к тому, что некоторые называют «криминализацией секса», в которой нарастающая трансформация неприемлемых с социальной и религиозной точки зрения поступков в незаконные идёт рука об руку с социально-законодательным вторжением в сферу личного и интимного. Таким образом, криминологические понятия «преступник», «жертва» и др., стали распространёнными не только в сфере образования, научных исследований, медицины, здравоохранения или социального обеспечения, но также и в нашей повседневной жизни. Хотя эти черты и концепции присутствуют во всех сферах сексуальности, они особенно подчёркиваются в нынешних дискуссиях, касающихся отношений между несовершеннолетними и старшими по возрасту.

Поле битвы

Западный мир одержим детством и детской сексуальностью. Восемнадцатый век породил гипотезу о сумасшествии в результате [детской] мастурбации, девятнадцатый век был озабочен виноватым, непокорным или преступающим закон ребёнком, а двадцатый век стал одержим концепцией ребёнка — жертвы. Этот последний мощный образ был с ещё большим акцентом развит позднее в XX веке, опираясь на предположение, что все психологические и социальные проблемы происходят из детства и являются определяющими факторами, которые как предсказывают, так и объясняют характер и поведение. В этой парадигме ребёнок всё чаще и чаще стал представляться как невинная жертва порочного общества, а психоаналитически-ориентированные теории Миллера и других оказали большое влияние на формирование риторики, по которой в любом обществе дети постоянно подвергаются виктимизации со стороны взрослых.

Вслед за сексуальной революцией 1970-х, когда традиционная мораль смягчилась и дискуссия велась о праве на удовольствие, произошло что-то вроде сексуальной контрреволюции, в которой борьба за свободу и удовольствие, характеризовавшая предыдущую эру, трансформировалась в борьбу за «жертв» и против «преступников». Утвердительный лозунг «освободи себя!» также трансформировался в тревожный «защищай себя!». На передний план вышло множество проблем: ненадлежащее отношение, нежелательная беременность, аборт, нападение, домогательство, изнасилование на свидании, проституция, секс-туризм, педофилия, сексуальная зависимость, СПИД и т.п. В то время как сексология первых двух третей XX века установила, что проблемой является подавление желания, криминология последней трети отмечает, что проблема в контроле этого желания.

В этом контексте вопрос несовершеннолетних и их сексуальности является значительным во встревоженном обществе, которое характеризуется социальной организацией, все больше структурируемой вокруг «риска». Разговоры о злоупотреблениях возникли из недр ряда учреждений, организаций, движений, исследователей и специалистов, которые сосредоточили свои заявления вокруг опасности сексуальности, и следовательно, вокруг борьбы с ней, в котором к конкретному идеологическому и риторическому использованию понятий «злоупотребление» и «детство» стали обращаться всё чаще.

Риторика ребёнка-жертвы особенно полезна идеологам в качестве стратегии символической подмены, представляя детей как потенциальных жертв, находящихся под угрозой, дабы осудить другие явления, такие как гомосексуализм, порнография, добровольная проституция, различия или неравенство между полами, отклоняющиеся от принятых обычаев социальные группы, проблемы подростков и т.п. Например в США распространённым способом очернения непопулярных социальных групп было обвинение их во вступлении в сексуальные отношения с несовершеннолетними или толерантном отношении к этому явлению. Из ряда вон выходящим примером является «осада Маунт Кармел» в начале 1990х, где под предлогом защиты детей от предполагаемых сексуальных злоупотреблений (обвинение в которых, как потом выяснилось, оказалось ложным), погибло несколько десятков людей, включая 24 несовершеннолетних. Также и обвинения в педофилии в Римско-католической церкви не лишены подобных просчётов.

С этой точки зрения в начале XXI века в западных странах наблюдаются различные явления, показывающие рост сексуальных злоупотреблений детьми как предполагаемую возрастающую угрозу. Путь, избранный этими общественными движениями, не является преимущественно медицинским, как было с мастурбацией, хотя и имеет место возвращение теории травмы и лечения. Это законодательный путь, а также уже упоминавшаяся криминализация секса. Оказалось, что различные общественные идеологии разделяют общую цель по выставлению сексуального желания как особого источника зла и страданий, среди них:

1. Новые политические силы право-морализаторской направленности, особенно в США и Великобритании, продвигают в качестве источника всех бед человеческую сексуальность. Они обвиняют современные сексуальные свободы в том, что они являются причиной многих проблем общества, начиная от ненадлежащего отношения к детям и нежелательной беременности и кончая проблемами матерей-одиночек и СПИДа.

2. Некоторые из наиболее воинствующих феминисток с их взглядом на сексуальность как на аспект мужского доминирования и угнетения женщин, осудили мужскую сексуальность как насильственную по определению, а порнография, по их словам, является ярким подтверждением этому. Следовательно, женщины и дети являются жертвами патриархального общества, стремящегося терроризировать их путём сексуальной агрессии.

3. Движения и организации по защите детей, использующие сексуальность как угрозу несовершеннолетним и как особо ужасную форму недопустимого отношения, тем самым отправляя другие, в реальности куда более приоритетные проблемы, на второй план.

4. Некоторые случаи общественной паники, в которой сексуальное злоупотребление несовершеннолетними помещено в контекст предполагаемых организованных группировок педофилов, производителей детской порнографии и совратителей, принимающих участие в таких вещах, как сатанинские секты, совершающих невообразимые зверства. Преувеличение, абсурд и лживость являются отличительными чертами этих ни разу не подтвердившихся сообщений.

5. Терапевтическая модель «движения восстановленной памяти», по которой огромное количество проблем во взрослой жизни можно объяснить через вытесненные воспоминания о сексуальных злоупотреблениях в детстве. По этой гипотезе излечение является естественным последствием восстановления этих воспоминаний в процессе терапии.

Эти и другие подобные идеологии, с подкрепляющим культурным, социальным и моральным контекстом, способствовали возникновению озлобленной публичной дискуссии, опирающейся на, а также подпитываемой возрастающим научным участием в вопросах вокруг детей и сексуальности, которое, к сожалению, часто демонстрирует признаки псевдонауки, т.е. сомнительные исходные утверждения, изобилующие ошибками исследования и неподтверждённые фактами заключения.

Дискурс о злоупотреблениях

Нынешний дискурс о сексуальном опыте с участием несовершеннолетних опирается на абсолютно пуританский, виктимистический и антисексуальный идеологический фундамент. Однако имеет место и значительный контрдискурс из исследований и критики этих тем. Но, к сожалению, чаще всего слышна практически повсеместная перспектива дальнейшей криминализации. С её точки зрения любые намёки на сексуальность между несовершеннолетним и взрослым по определению являются преступлением и имеют прискорбные последствия. Это представляется как самое ужасное, что может произойти с несовершеннолетним, а также как одно из самых жутких злодеяний, которое может совершить старший по возрасту, и, соответственно, заслуживающее самых драконовских наказаний. Поскольку термин «злоупотребление» является двусмысленным и размытым, и имеет столько определений сколько дающих его людей, статистика охотно раздувается, давая впечатление, что общество столкнулось с катастрофой огромного масштаба. Обращение к эмоциям приводит к резкой остановке рационального мышления и бесконечное разнообразие переживаний и поступков, описывающихся мрачным термином «злоупотребление», сводится к всеобъемлющему и общему бедствию.

В этом образе мышления секс приравнивается к агрессии. Сексуальные мотивы или сексуальная природа старшего по возрасту переопределяется как свидетельство насилия, вне зависимости от того, применялась или нет им сила, принуждение или обман. Это порождает три характерных последствия: (а) криминализация любого подобного опыта, (б) автоматическое присвоение статуса жертвы всем участвующим в этом несовершеннолетним и (в) демонизация всех взрослых или даже просто старших по возрасту участников таких отношений. Наиболее очевидной и прямой формой реализации этих трёх стратегий, будь то в СМИ или в научных работах — которые не слишком сильно отличаются друг от друга в этом отношении — стало явление, которой можно назвать «терминологическим насыщением». Оно заключается в повторяющемся и беспорядочном использовании таких терминов как «жертва», «преступник», «злоупотребление», «вред», «травма», «пострадавший», «насилие», «агрессия», «подчинение», «травма», «эксплуатация» и других для уничижительного клеймления всех сексуальных отношений между несовершеннолетними и старшими по возрасту.

Часть вторая: ятрогенез

Введение

Иногда говорят, что решение является самой проблемой; минимальный вред некоторых контактов может быть серьёзно усугублен путём излишнего подчёркивания якобы неотъемлемой чудовищности подобных отношений; и в самом деле, по сути приятные или нейтральные переживания могут в результате данной политики превратиться во вредные. Эти ятрогенные тенденции могут существовать в четырёх сферах: современная проблематизация сексуальности, кризис ответственности среди лиц со склонностью считать себя жертвой, сомнительные наказания, налагаемые на «преступников» и наносящая большой урон рознь между полами и поколениями.

Сексуальность

Хотя в нынешнем дискурсе о сексуальных злоупотреблениях настойчиво повторяется, что предполагаемое зло не подразумевает отрешение от нашей сексуальности, остаётся вопрос, не стала ли криминализация сексуального желания и удовольствий конечным результатом этого дискурса, тем самым покончив со столь большим трудом достигнутыми завоеваниями в этой области? Безусловно, существенная часть дискурса о злоупотреблениях коренится в раличных антисексуальных посылах, таких, например, как борьба феминисток против порнографии. Тем не менее, большинство тех, кто заявляет, что занимается борьбой с сексуальными злоупотреблениями, не возражает против сексуальных отношений между взрослыми, в которых отсутствует запугивание, принуждение, или, как в случае с проституцией, экономических соображений. Некоторые, но не все, даже допускают сексуальные игры между детьми, если в них отсутствует проникновение.

Однако они категорически отвергают возможность, даже в виде исключения, какого-либо добровольного и позитивного сексуального опыта между несовершеннолетним и взрослым. Это воинственное и догматичное отношение, и особенно окружающая его идеология и подоплёка, способна ещё больше подорвать степень гармонии между детьми и старшими по возрасту и до какой-то степени между мужчинами и женщинами. Фактически, эти посылы обычно прямо или косвенно наступают на все аспекты сексуальности, которые всё больше рассматриваются как источник новых опасностей, вреда и страхов. Кроме того, значительный аспект этого дискурса состоит в нередко запутанной и двусмысленной манере, в которой описывается сексуальность, порождая потребность для исследователей искать подлинные намерения людей, делающих такие заявления.

Рассмотрение дискурса о сексуальных опасностях, подстерегающих детей и подростков, раскрывает этот негативный и проблематизированный взгляд на сексуальность. От угрозы педофилов до нежелательной беременности, от детской порнографии до насилия между самими детьми — мощный дискурс о сексуальной опасности способствовал росту программ сексуального образования, продвигающих воздержание и целомудрие, одновременно запрещающих любые рассуждения об удовольствии, мастурбации, контрацепции или желании.

Существует тенденция к преувеличению, к развитию отношения к сексуальному желанию как к тому, что постоянно стремится выйти из под контроля и нуждается в тщательном сдерживании. Этот аргумент неизбежно деградирует в отношение ко всем сексуальным желаниям как к преступным. Множество аспектов сексуальности проблематизируются: весь эротизм сводится к гениталиям, в то же время всё, что касается гениталий, становится табуированным, а тело ребёнка превратилась в крепость, которую нужно защищать от любых вторжений. В то же время восстанавливается дуализм телесного и духовного. Проводится размежевание между духовной составляющей и телесно-сексуальным аспектом. Направленное на другого человека желание становится проблемой, а стремление сделать себя объектом желания становится всё более рискованным.

В сфере сексуальности превосходство в силе постулируется как источник множества проблем, при этом забывается что неравенство сил является неотъемлемой частью человеческого существования и само по себе не является хорошим или плохим. Тем не менее, в стремлении к утопичному и недостижимому равенству, любые отношения, основанные на сексуальном влечении, считаются потенциально травматичными и чреватыми злоупотреблением. Даже отношения, которые теоретически свободны и добровольны, например между студентом и преподавателем, осуждаются и даже криминализируются как преступные, на том основании, что один из участников - жертва, а другой — преступник. Аналогичным образом, любой эмоциональный стресс, последствия сексуального злоупотребления в детстве, влияние алкоголя и т.п. считаются существенно подрывающими возможность дать осмысленное согласие. В случае добровольных отношений со взрослыми в подростковом возрасте считается, что юный участник не несёт ответственности, а взрослый, обычно мужчина, считается виновным, пока не доказано обратное. Отношения разбираются с доведением до абсурда в поисках «чистого согласия», сексуальность становится агрессивной и насильственной, насилие сексуализируется и соблазнение теряет свой двусмысленный и расплывчатый характер, придающий ему значение. Экспериментирование и игры между детьми считаются злоупотреблением, домогательством и агрессией, а детская сексуальность отрицается или по меньшей мере проблематизируется, одновременно с этим дети считаются потенциальными сексуальными преступниками. Любое чувство, эмоция, переживание, мысль и т.п. даже косвенно эротического свойства, возникающая внутри семьи, отвергается и порицается как пагубная и преступная, а любые отклонения от общественной нормы, такие как сексуальные отношения между детьми и старшими по возрасту, характеризуются как чудовищные.

Виктимизм против ответственности

Наблюдается рост использования образа ребёнка-жертвы якобы с целью достичь улучшения взаимопонимания и отношения к детям. Однако совокупность последствий такого подхода содержит ряд проблем; сострадание к несчастным выродилось в навязанный или добровольный виктимизм. Прискорбно, что дети, которые не чувствуют себя жертвой, иногда под влиянием родителей вынуждены принять нежелательный для них статус жертвы. Остальные же, даже взрослые, решили объявить себя жертвой чего-либо или кого-либо, потому что обычно это в значительной мере приносит признание; активисты и социальные группы в желании продвинуть свои идеи обращаются к образу жертвы в попытках получить внимание общественности и СМИ. Стало удобным искусственно делать жертв будь то по идеологическим или просто по прагматичным причинам. В работе «The manufacture of madness» T. S. Szasz проводит критический анализ вызывающего тревогу расширения психиатрических «диагнозов». Хотя эта практика могла опираться на благие намерения, её последствия носят катастрофический характер как для отдельных граждан, так и для общества в целом. Похожим образом T. Dineen в её критическом анализе «психологической индустрии» рассматривает рост диагнозов «жертв» как продукт этой индустрии и повторяет оценку последствий, сделанных автором предыдущей работы.

Различные авторы (Р. Хьюс, П. Брюкнер и др.) осудили эту политику виктимизма, по которой выставление себя в качестве уязвимого человека более выгодно, чем принятие ответственности, а жаловаться, заставлять другого человека чувствовать себя виноватым или заниматься эмоциональным шантажом даёт больше преимуществ, чем утверждать, полагать или показывать себя сильным. По словам Хьюса «повсеместное обращение к виктимизму достигает своего пика в традиционно глубоко уважаемой американской культуре терапии. Попытки выглядеть сильным могут просто скрывать трясущийся фундамент «отрицания очевидного», в то время как выглядеть уязвимым значит быть непобедимым. Жалоба даёт вам силу, хотя эта сила не распространяется дальше эмоционального взяточничества или создания немыслимого уровня общественной виновности. Объяви себя невиновным и ты победил.» Брюкнер также поднимает этот вопрос, предупреждая нас о его негативных последствиях для общественной гармонии и определяя виктимизм как тенденцию, присущую избалованным людям, в соответствии с которой они мыслят с позиций преследуемых народов. Это отношение часто увязывается с другими характеристиками нашего общества, такими как инфантилизм, суть которого в присвоении себе привилегий ребёнка, в то же время избегая обязанностей взрослого. В размышлениях Брюкнера об этом явлении разговоры на тему борьбы против преувеличения сексуального насилия никогда не уходят с позиции особой важности.

В современном мире виктимизация на основе предположений является очень популярной политической стратегией. Мифология, окружающая виктимизацию, гарантирует, что различия между подлинными жертвами и теми, кто лишь примерил на себя эту роль, становятся размытыми или исчезают. Требуется разделение двух аспектов отношений между теми, кого называют жертвой и преступником: первый относится к отличию в силе, определяя одного участника как полностью лишённого её, а второго как обладающего ей. Второй аспект является моральным, поскольку жертва определяется как морально невиновная, а "преступник" воплощает в себе зло. Простота использования виктимизма контрастирует с его мощным влиянием на современное общество.

По словам Т. Тодорова и Г. Липовецки истоки виктимизма обнаруживаются в извращении и преувеличении во всех остальных отношениях достойных ценностей, таких как свобода, равенство и справедливость. Чрезмерное обращение к виктимизму помимо других последствий имеет и отождествление индивидуумов с группой жертв, к которой они принадлежат, создание персональной идентичности в виде жертвы, и отказ брать ответственность за своё существование, даже до такой степени, чтобы оправдывать своё собственное преступное поведение с позиций пережитых в детстве злоупотреблений. Справедливость заменяется сочувствием к жертве и мстительности против агрессора. Те, кто примерил на себя роль жертвы, в свою очередь считают для себя морально оправданным нападать на врага в праведной сказке победы добра над злом.

Проблема современных виктимистских перегибов неизбежно связана с поиском безопасности и концепцией идеальной жизни. Привычка винить других за всё плохое, что случается с нами, - это неотъемлемая часть наших нереалистичных ожиданий в этом обществе благополучия, помешанном на избежании любого риска, в котором существует якобы неотъемлемое право на идеальное существование без проблем и без страданий. Поэтому, когда любое событие, несчастный случай или ситуация нарушает наш идеал жизни, просыпается та самая мощная тенденция винить других, особенно тех, кого мы считаем имеющими над нами определённую власть или имевших её в прошлом.

Выступления против насилия, поддерживаемые состраданием к жертвам, должны включать тот факт, что использование виктимизма является рискованным предложением и принятие роли жертвы столь же сложно как быть святым, поскольку это включает в себя нереальную и нечеловеческую степень чистоты. Как отметил С. Сонтаг жертва предполагает невиновность, а невиновность предполагает обвинение. Виктимисткий фанатизм, помешанный на теории абсолютного неприятия, где не должна существовать ни одна жертва, ведёт общество к стремлению к мифическому миру, где отсутствие любого страдания сделано высшим благом. В конечном итоге жертвы и их спасение ставятся выше качеств, таких как свобода и справедливость, а неотъемлемые характеристики человеческого существования игнорируются.

Удивительный поворот состоит в том, что этот ложный виктимизм в конечном итоге может навредить реальным жертвам, которые будут чувствовать себя обязанными постоянно возвращаться к своим переживаниям из-за общественной атмосферы жалоб, опровержения и стремлению к сенсационности. Также есть опасность породить жертв там, где их изначально не было. Итоговый парадокс состоит в том, что при отбрасывании всех оттенков серого и рассмотрении всех ситуаций как в одинаковой мере серьёзных и травматичных, в результате образуется безразличие или бесчувственность к подлинно серьёзным случаям. Риторика виктимизма ведёт к принижению значения реального страдания.

Наказания

Немногие станут спорить, что лучший дар, который мы можем передать будущим поколениям — это более гуманное, более справедливое и более осмысленное общество, а хорошим индикатором качества гуманизма в обществе является отношение к тем индивидуумам, которые по какой-либо причине считаются нарушившими его культурные нормы. Ярко контрастирует с подобным гуманизмом тот посыл, с которым многие активисты и специалисты требуют драконовских наказаний в отношении тех, кто имел сексуальные отношения с детьми. Возмездие и контроль над теми, кого считают опасными для общества, являются столпами западной общественной работы с нарушителями, которые часто в течение всей жизни остаются под тщательным общественным контролем, если не помещением под арест, несмотря на то, что они уже отбыли назначенное им наказание. С преступлениями, отнесёнными к категории сексуальных, под влиянием исходящего от общества и СМИ раздувания, борются путём более длительных сроков заключения и усиленного контроля. Некоторые авторы осудили всё взрастающее символическое использование уголовного законодательства, назвав его чрезмерным и неуместным, и обращают внимание на заложенные в этом опасности. Кроме того, не стоит забывать, что уголовное законодательство никогда не было особо эффективным или полезным средством в противодействии сексуальным преступлениям.

Очевидно, что в этой парадигме совершившие преступления против детей считаются наиболее мерзкими из всех, к ним относятся как к исчадию ада. Социально-религиозный миф пожирателя невинных душ был воскрешён, педофил теперь занял место людоеда. Место похитителя детей с мешком через плечо занял «мужчина с конфетами»; истеричное общество вернулось к столбу, у которого оно сжигало гомосексуалистов и ведьм. Тех, кого посадили за любую форму сексуального контакта с ребёнком, считают худшим из худших; их статус — изгой среди изгоев и их постоянно обесчеловечивают и лишают любой надежды когда-либо снова участвовать в гражданском обществе по «уголовному законодательству для врагов народа». Даже человек, убивающий других из мести или ради наркотиков, более уважаем.

Настаивание на безусловном освобождении несовершеннолетнего от любого соучастия или содействия, как яркая характеристика современного дискурса о злоупотреблениях, укрепляет и обратную сторону медали: самоочевидную виновность старшего участника отношений и оправдание его демонизации и обесчеловечивания. Но во всей массе обличительных терминов — агрессоры, нарушители, совратители, преступники, хищники и так далее, безусловно находится большое разнообразие индивидуумов, к которым, возможно, стоит применять более гуманистические оценки. Использование запугивания, принуждения и/или насилия в этих контактах в реальности совсем нечастое явление, не только потому, что в них редко бывает необходимость, а потому что во многих случаях эти меры не являются ни средством ни целью для старшего по возрасту, который не желает намеренно нанести вред ребёнку. Однако, по словам некоторых авторов, СМИ, политики и сообщества жертв объединили образ педофилии с образом сексуального насилия и преследования, несмотря на факт, что «педофилы обычно не склонны к насилию» (Д. Левин - "вредно для несовершеннолетних"). У педофилов также отмечается совсем незначительный процент рецидива, который, пусть его и очень трудно окончательно установить, является низким по некоторым исследованиям или по крайней мере не столь высок как обычно считается. J. Quinn с соавторами в своей статье пишет, что многие политики использовали такого рода страхи для трансформации педофилов в козлов отпущения для различных несвязанных проблем, которыми поражено общество, превратив их в объекты «наказания по примеру», которое ничего не делает, кроме создания ложного чувства безопасности. Эта тенденция в философии уголовного права привела к существенным изменениям в том, как работают с преступившими эти законы людьми, когда механизмы контроля, действующие после окончания установленных сроков наказания, считаются допустимыми, что по мнению некоторых выглядит примером сомнительной жёсткости в политике общественного контроля.

Увод в сторону

Дискурс о злоупотреблениях смещает дискуссию о гармонии между полами и поколениями в сторону от важных тем и толкает нас действовать под влиянием бесполезных стереотипов и предрассудков, когда речь заходит о существенных вопросах. То, что нам известно о логике и процессах, в соответствии с которыми функционирует человеческая сексуальность, просто игнорируется и заменяется виктимологией и криминологией, и в результате возникает чувство подозрения и страха. Безоговорочное обвинение одного пола или возрастной группы и, как следствие, представление другого как самой невинности, не может привести к ощутимой пользе для нашей общей человеческой среды, и на самом деле это в большей мере проблема, чем решение. Подозрение, упрёки, конфликты, озлобленность и страдания заняли место желания, уз, доверия, способности договариваться и согласия, а гипотеза о войне между полами и поколениями стала накликанной бедой.

Состояние среды обитания человека сводится к тому, чтобы сосредоточиться на несчастье тем же образом, как отношения между полами и поколениями рассматриваются через лупу насилия, а бесспорный аспект сексуальности человека действует под этими уничижительными предпосылками. Поэтому стремление найти близкого человека, найти взаимность, чего желают все люди, было перенаправлено на терминологию, относящуюся к клинической или криминологической области, вместо того, чтобы быть просто человеческой. Но идиллическая сказка о сексуальном счастье и невинности совсем не более реалистична. Сексуальность людей, мужчин и женщин, мальчиков и девочек, работает по принципам, которые сложны, замысловаты и деликатны, а решение различных проблем своей сексуальной жизни является сложным испытанием.

Как догма принимается, что путём преследования и наказания за порок социально неприемлемого сексуального желания, его можно искоренить; как только возможно вычислить таких нарушителей, то строгий контроль или изоляция этих индивидуумов позволит положить конец проблеме. Но это лишь ещё один уводящий в сторону мираж, так просто не может быть. В каждом из нас есть потенциал для зла, и в любом событии нашими поступками двигает не порочность, а неудача в том, чтобы подняться до высших устремлений того, что считается быть человеком в полной мере. Собственное несчастье, включая сексуальную неудовлетворённость, может быть тем, что ведёт к причинению реального вреда, и, что парадоксально, может быть усугублено тем самым дискурсом, который по его собственным словам, занимается борьбой с этим злом. Способствование индивидуальному и коллективному психосексуальному взаимопониманию и ответственности — это куда лучший путь, чем обвинение, порицание и наказание.

Многое можно получить от улучшения отношений и большей гармонии между мужчинами и женщинами, а также между поколениями, и мы не должны позволять увести себя в сторону от этой цели. Дети сильно выиграют в чувстве безопасности, если у них будут родители, которые подлинно желают и заботятся о них, и во-вторых, что столь же важно, если они получат основанное на примере поощрение свободно и неограниченно давать и получать словесные и физические выражения привязанности. Помешавшись на «сексе» мы потеряли след реальных и более актуальных проблем. Некоторые авторы заявили, что эмоциональная заброшенность и недопустимое отношение гораздо более деструктивны для ребёнка чем «сексуальный» опыт как таковой, в то время как F. Furedi подчёркивает, что отсутствие позитивной семейной и социальной среды является лучшим предиктором, хотя и не обязательно детерминантом³, эмоциональной неспособности адаптироваться в будущем. Дискурс о злоупотреблениях, концентрируясь на том, что по его настоянию является явным и первичным злом, имеет тенденцию упускать из виду другие гораздо более распространённые и безотлагательные социальные проблемы, которые имеют глубокое влияние как на детей, так и на взрослых.

Резюме и рекомендации

Во второй половине XX века были заложены основы того, что стало главенствующим предметом, к которому вновь и вновь обращаются в западной сексуальной политике: детская и женская невинность и зло мужской сексуальности. В этом контексте сексуальное злоупотребление детьми изображается как огромная и ужасная социальная проблема, важная часть того, что, заимствуя термин из физики, является «теорией всего» в отношении нашей жизни и её проблем. Виктимологические концепции опасности и криминальности как неотъемлемые аспекты мужской сексуальности по-видимому оказались фактором идеологии сексуального злоупотребления детьми, продвигаемой Финкельхором и другими. В этом контексте вопрос сексуального злоупотребления детьми стал стратегией, совместно используемой различными силами, включая феминисток, консерваторов, защитников детей и психологов, и заключающейся в драматизации «секса» как по сути опасного явления и причины нарушений, травм и доминирования. Усугубляясь путём раздувания со стороны жаждущих сенсаций СМИ, эта истерия достигла беспрецедентного уровня.

Первоначальные предложения этих групп основывались на предпосылках, которые большинство людей сочли бы обоснованными, и которые были оправданы предполагаемой потребностью большего признания проблем насилия над детьми и женщинами, а также потребности в лучшей реакции со стороны общества и государственных институтов. Но в своём рвении побороть по их мнению страшное бедствие, то, что могло бы стать обоснованным планом для решения этих проблем, было преобразовано многими экспертами и активистами в огульный крестовый поход, чрезмерная цена которого сейчас стала очевидна. Одним из наиболее вопиющих примеров как стремление к сенсационности занимает место науки — это осуждение, вынесенное конгрессом США опубликованной в 1998 году работе Брюса Райнда и коллег, когда подавляющее большинство конгрессменов не то, что не читали, но даже и не видели публикацию, за осуждение которой они проголосовали. Это подчёркивает сколь неприемлемо осмелиться ставить под сомнение укоренившиеся моральные убеждения, даже с использованием научных данных. Настоящее сексуальное злоупотребление детьми, в котором имеет место насилие, принуждение, обман или отсутствие осмысленного согласия, или где несовершеннолетний не осознаёт или испытывает неудобство от потенциально негативных общественных реакций, на самом деле существует и имеется потребность защитить детей от этой реальности, равно как и что-то делать с теми, кто несёт за это ответственность. Однако также справедливо, что социальные проблемы являются социальными конструкциями, в данном случае в контексте, когда существуют как лучшие, так и худшие альтернативы поведения общества. Поэтому любое вмешательство, пусть даже и проводимое во имя предполагаемого блага, может иметь вторичные последствия, обратное действие которых столь сильно, что они не только не решают исходную проблему, а вместо этого порождают непредвиденные, неблагоприятные и иногда просто катастрофические ятрогенные последствия. В качестве лучшей альтернативы предлагается следующее:

1. Как предложил M. Seligman будет полезно «уменьшить громкость» как на предмет конкретных инцидентов, так и на общественную и идущую через СМИ встревоженность инцидентами такого рода, а также насколько возможно избежать риторических и демагогических перегибов, идущих от определённых общественных, политических, профессиональных и научных сообществ.

2. Дабы придать особое значение общественной терминологии и педагогике, которая характеризуется более обоснованным и тщательным использованием терминов, заменить менее оценочными и уничижительными терминами слова «совратитель», «агрессор», «жертва», «педофил» и т.п., которые столь избиты и расплывчаты, что более запутывают, чем проясняют проблему.

3. Привлечь внимание к большому разнообразию ситуаций, переживаний, и следствий, которые сейчас охватываются — без каких-либо оттенков серого — бездумным понятием «сексуальное злоупотребление детьми», ставшим двусмысленной и растяжимой концепцией, польза от которой в настоящее время весьма сомнительна, особенно в сфере научных исследований.

4. Воздержаться от неуместных упоминаний наиболее вопиющих, но к счастью, редких случаев, для классификации и трактовки всех и каждого случая сексуальных контактов между взрослым и ребёнком, тем самым избегая возбуждать чувства страха и эпидемии, которые объективные данные просто не подтверждают.

Нынешняя риторика травмы и ужаса не поддерживается непредвзятыми и эмпирическими свидетельствами и приводит к противоположному результату в смысле благополучия детей и их семей. Более того, всеобщее обесчеловечивание и демонизация старших по возрасту участников отношений в научных кругах, СМИ и со стороны общественности, не только необоснованна и несправедлива, но и зачастую «косвенно делает козлом отпущения ребёнка, который был вовлечён в сексуальные отношения со старшим по возрасту,... и это влияние наносит серьёзный урон обоим...» (P. Wilson). Такие крайности никоим образом не приносят благо ребёнку, его родителям, старшему участнику их отношений или обществу в целом.

В этой работе показаны и рассмотрены некоторые из ятрогенных эффектов нашей нынешней озабоченности сексуальным злоупотреблением детьми. Как с разных точек зрения показал ряд авторов, когда в достаточной степени не учитываются наши собственные ограничения, а также сложности и последствия в рамках которых мы пытаемся решить наши социальные, образовательные, сексуальные и другие проблемы, мы можем принести больше вреда, чем пользы. Когда общество начало больше узнавать о сексуальных отношениях между несовершеннолетними и взрослыми, его чрезмерной реакцией стала «моральное негодование», в котором совсем мало места нашлось сбалансированному и критическому мышлению, и очень много — панике и стремлению к сенсационности. Конечно есть потребность защитить детей от переживаний, будь то сексуальных или каких-либо других, которые могут нанести им психологический или физический вред или просто могут повредить их самоуважению. Но ради высшего блага несовершеннолетних и общества также важно, чтобы эти меры по защите были обоснованными, сбалансированными и лишёнными потенциально ятрогенных последствий, представленных в этой работе.

библиография и выходные данные настоящей работы

оригинал на английском в формате PDF

1. Ятрогения - изменения здоровья пациента к худшему, вызванные неосторожным действием или словом врача.
2. Виктимизация - процесс или конечный результат превращения человека в жертву преступного посягательства.
3. Предиктор - некий показатель, указывающий на возможность появления какого-то события. Детерминант - любая причина или предшествующее условие явления, события.