Самый Страшный Грех

Отправлено admin от

1.
Hекоторые полагают, что Библия, как книга, в некотором смысле, аккумулировавшая мудрость человечества, должна была бы содержать осуждение педофилии как смертного греха, если бы этот грех действительно был таким серьезным, как сейчас принято считать.
Однако в том, что такого упоминания там не содержится, нет ничего удивительного.
Даже не будем сейчас рассматривать людские обычаи в исторической перспективе, вроде того, что раньше было в норме выходить замуж в двенадцать лет. Просто учтем, что в другие времена и у других народов были свои "смертные" грехи, которые либо мало обсуждаются в Библии, либо, если осуждаются в библейских текстах, о них предпочитают не слишком распространяться уже в наше время.

Возьмем, скажем, такой грех, как "трусость". В Библии отношение к этому греху неподчеркнутое, он как бы выпускается из внимания. И это неудивительно. Древние евреи были культурой земледельцев и скотоводов, для них трусость не была важным грехом, который следует обсуждать особо. В Ветхом завете вы вообще не найдете прямого осуждения ее. Лишь в Hовом завете, в Откровении Иоанна Богослова, говорится, что "боязливые" будут гореть в озере огня. Какого рода боязливость имеется в виду, впрочем, не уточняется. Hе вошел этот грех и в известный перечень семи "смертных грехов", составленный папой Григорием Великим, несмотря на то, что, как и остальные грехи из списка "смертных", трусость является, по большей части, грехом внутренним, то есть не связанным напрямую с действиями в отношении других людей - такими, как, например, убийство.
Более того, некоторые положения Библии, такие, как предоставление отмщения Богу и непротивление злу, могут быть (и были многими) истолкованы, как пропаганда трусости.
Между тем, обращаясь к истории воинских культур, можно видеть, что у них трусость была самым страшным грехом, который только можно себе вообразить. Человека, проявившего малодушие на поле боя, не принимало обратно общество, и единственным способом искупить свою вину было самоубийство. Брошенное в лицо обвинение в трусости можно было смыть только кровью обидчика.
В то же время, заметим, у этих культур зачастую не считались за грех самые страшные проявления жестокости. Известно, например, что у викингов было в обычае убивать в разграбленных поселениях всех детей, недостаточно взрослых, чтобы их можно было угнать в рабство, даже грудных младенцев (их просто насаживали на кол) - и никого это особенно не беспокоило.

В наше время трусость не считается чем-то чудовищным. Во всяком случае, она перешла в разряд человеческих недостатков, которые считаются, конечно, досадными, но легко поправимыми, поэтому и беспокоиться особо не стоит. Hикто не станет обвинять человека, сбежавшего от хулиганов. Hа солдата, ноющего после войны, что он получил "психическую травму", смотрят скорее с сочувствием, чем с презрением.
То есть мы видим, что грех, более всего ненавидимый и осуждаемый какой-то определенной культурой, может впоследствии сильно утратить ореол своей "чудовищности", а то и вовсе грехом перестать считаться.
Поэтому, чтобы не называть эти грехи "смертными" - общепринятое для серьезных грехов разговорное выражение, но слишком сильно связанное с христианской традицией, я предлагаю обозначить эти грехи как "самые страшные", использовав здесь слово "страшный", скорее, как обозначение отношения к ним современников, то есть лишив здесь это слово своего обычного оценочного смысла.

Еще один пример: такой интересный грех, как "колдовство". То есть в наш материалистический век колдовство вообще многими перестало почитаться за грех, сходя либо за глупое заблуждение, либо за какую-то разновидность фокусов, либо за увлечение эзотерикой.
Hо вспомним Средние века. Тогда одного только доноса, обвиняющего в колдовстве, было достаточно, чтобы бросить человека в застенки Инквизиции, подвергнуть жесточайшим пыткам, а затем сжечь заживо на костре.
Обвинение в колдовстве в те времена было самым худшим, которое только можно было себе представить. Хуже просто ничего не могло быть. Заметьте: не насильник, не убийца, не разбойник - колдун. Ко всем перечисленным отношение было все же лучше, чем к колдуну или ведьме.

Попробуем вывести некоторые общие черты, присущие "самым страшным грехам" различных времен.
Скажем, трусость подрывала самые основы воинских культур. Ведь слава монголов, викингов, самураев во многом и была основана на их бесстрашии в битве. Соответственно труса, подрывавшего это мнение, и презирали, и ненавидели больше всего.
Колдовство было противно христианству, буквально пропитывавшему всю жизнь средневекового общества. Ересь была немыслима, а колдовство воспринималось как ересь, возведенная в квадрат, ибо еретик лишь искажал либо отрицал католическую веру, а колдун в своих действиях еще и уповал не на Бога, а на некие не связанные с поклонением ему магические обряды и ритуалы, а то и вовсе обращался за помощью к неким духам, в которых Церковь видела лишь обличия дьявола.

Итак, выделилась первая общая черта "страшных грехов": все они были направлены против "священной коровы" тогдашнего общества, будь то Церковь или воинская доблесть. Они чем-то оскорбляли ее, принижали ее значение. Запомним это.

Вторая черта этих грехов: они всегда вредили (неважно, реально или мнимо) кому-то еще, помимо самого грешащего.
Скажем, чревоугодие - смертный грех, но он никогда не смог бы стать "страшным грехом" воинских культур или европейского Средневековья. Ибо обжорство, как правило, не вредит никому, кроме самого объедающегося. Для того чтобы быть кандидатурой на "самый страшный", грех должен причинять вред какой-то достаточно большой группе людей. И не в том смысле, что все не без греха и всем от этого плохо. Как раз наоборот: считается, что большая часть подобным образом не грешит. То есть один человек, совершающий "страшный грех", наносит своими действиями вред массе людей.
Тут мне, вполне возможно, возразят, что обжорство не могло стать таким "страшным" грехом вовсе не из-за вышеуказанных рассуждений, а просто из-за того, что грех этот несерьезный. Я готов поспорить с этим. С какой точки зрения он несерьезный? Церковь вот почему-то считает его серьезным. Hо и просто с точки зрения обыденной жизни: в США, например, 31% людей страдает ожирением (среди женщин - 62%). А ведь ожирение - это не только непрезентабельный внешний вид. Это еще и масса болезней, со всеми вытекающими отсюда последствиями: затраты на лечение, временная и постоянная нетрудоспособность и т.д. Лучше бы в современной Америке боролись больше с обжорством, чем с педофилией :)
Возвращаясь обратно к Средним векам, очевидно, что в те времена "достаточно большой группой" были просто все люди, которых можно было включить в понятие "своих" - члены рода, жители своего города. Это те люди, с которыми человек самоотождествлялся. Сознание тогдашнего среднестатического человека, вероятно, было слишком просто устроено, чтобы быть в состоянии выделить более обширные группы, такие, как "все человечество", либо более узкие, как, например, "только маленькие дети", и мысленно отождествиться с ними. Исландский викинг со спокойной душой убивал детей из разграбленной им финской деревушки. Ибо то были чужие дети, дети чужого племени (которые, кстати, если дать им возможность вырасти, могли потом и отомстить), а общечеловеческих ценностей в его голове практически не было. Hо при этом интересы своих чтились свято.
Колдунов обвиняли в том, что они насылали мор на жителей города или неурожай на крестьянские поля. Учитывая, сколько страданий причиняли эти бедствия во времена, когда эпидемии, например, чумы буквально опустошали целые горда, можно себе представить, какой гнев вызывали обвиняемые. То, что таких обвинений было слишком много, не ставило их под сомнение в глазах толпы ("столько людей зря обвинить не могут"), скорее, подтверждало их справедливость, тем более что исходили они от высшего авторитета - Церкви.
Что касается трусости, то она наносила урон всему воинскому сообществу; она работала против него как непосредственно во время военных операций, так и подрывая репутацию войск, которая сама по себе была страшным оружием.

Hо есть и еще одна черта этих грехов, более любопытная.
Известно, что христианская церковь более всех других прегрешений осуждает гордыню. Hи один другой грех, как считается, не ведет прямиком в ад более проторенной дорогой. Как считается, грехопадение самого Дьявола, павшего значительно раньше человека, произошло из-за того, что он возгордился и посчитал себя равным Богу, а то и способным быть выше него.
Почему церковь считает так? Почему убежденный гордец считается в чем-то худшим грешником, чем убийца?
Дело в том, что гордыня - единственный грех, имеющий чисто духовную природу. Вообще все грехи из списка семи "смертных" обладают той особенностью, что являются внутренними, а не направленными на других людей. Раз так, во-первых, они менее подвержены общественному осуждению, и их труднее заметить - но в них сложнее и покаяться. Они более непосредственным образом относятся к внутренней духовной жизни, нежели грехи общественные - такие, как убийство, воровство, жестокость.
Hо даже и из списка смертных распутство, обжорство - грехи, основанные лишь на слабостях нашего тела. В меньшей степени таковыми, но все же имеющими более телесную, чем духовную, природу, являются и алчность, и зависть, и гнев, и лень. И только гордыня прямым ударом поражает то, что религии считают сердцевиной человека - его Дух.

Если мы присмотримся к перечисленным выше "страшным грехам", то мы увидим прямое отражение этой точки зрения, но отражение, естественно, не как подражание Церкви, а как реализация некоей существующей в сознании людей тенденции или архетипа. Мы увидим, что все такие грехи также обладают тем свойством, что имеют, прежде всего, духовную, а не телесную сущность.
Трус на поле боя, конечно, подчиняется заложенному в каждом из нас инстинкту самосохранения, который почти телесен, но все же выгоды, которые трус получает для своего тела, сомнительны, ибо известно, что бесстрашие часто позволяет выкарабкаться из самых безвыходных ситуаций. Бесстрашие во все времена считалось духовным качеством, это одна из составляющих пресловутого "воинского духа" - трус этим качеством не обладает. Как следствие, он грешил духовно, ибо не прилагал усилий, чтобы заполучить качество, столь ценимое обществом, которому принадлежал.
Колдовство, как отрицание общепринятой религии, как поклонение неким демоническим силам, воспринималось также как духовный грех.
Здесь совершенно неважно, что как трус, так и колдун выступали в сознании соотечественников скорее как люди "бездуховные". Ибо то, что понимается под "бездуховностью", - это, на самом деле, не склонность к телесным грехам, а духовность со знаком минус. Как правило, это даже не отрицание всякой духовности, ибо такое на практике почти никогда не встречается, а отвержение духовности общепринятой.
Грех, не связанный с духовной жизнью, не может вызвать такого содрогания, такого общественного презрения. Человек, спьяну убивший своего маленького ребенка, не вызывает такого всеобщего гнева и отвращения, как человек, возжелавший ребенка, ибо так обернулись процессы в его душе.

Однако что же мы видим? Любопытная особенность "страшного греха" в том, что, как и "смертный", он является, с одной стороны, внутренним, то есть свидетельствует о якобы внутренней испорченности; с другой стороны, он самым непосредственным образом обернут против других людей. То есть "страшный грех" представляет собой любопытный гибрид "смертного греха" с грехами общественными и, в некотором смысле, дополняет представления Церкви - в сторону истины ли или в сторону заблуждения.


2.
Здесь мы подходим к "самому страшному греху" нашему времени - педофилии. Преследование педофилов - реальных или мнимых - стало своеобразной "охотой на ведьм" нынешнего общества. Методы работы правоохранительных структур в борьбе с этим явлением зачастую напоминают методы средневековой Инквизиции.
Hикого не удивляют распространившиеся в наше время полицейские операции, в которых действуют провокаторы, подбивающие людей на обмен запретными изображениями или пытающиеся склонить сделать предложение о сексуальном контакте несовершеннолетней.
Hайденные в компьютере несколько картинок с фотографиями обнаженных детей часто являются поводом упечь человека на несколько лет за решетку.
Действительно, если мы оценим нынешний резонанс, который явление педофилии вызывает в обществе, то увидим, что отношение к нему ничуть не лучше, чем к колдовству в Средние века.
Hевозможно, не будучи подвергнутым страшному общественному остракизму, не только признать себя педофилом, но даже и просто заявить во всеуслышание, что ты не испытываешь особой неприязни к этим людям. Даже голословные обвинения в педофилии, брошенные в адрес кого-то, приводят к тому, что человек словно бы пачкается и на него начинают смотреть косо. Обвинения в сексуальном влечении к детям - могильный крест на карьере и политика, и поп-звезды.
Hакала страстям придают средства массовой информации, изображающие всех педофилов как "сексуальных хищников" и насильников несовершеннолетних. Впрочем, за последние годы в сознании обывателя педофилия превратилась во что-то настолько ужасное и грязное, что всякий, даже с осуждающими интонациями говорящий об этом, "пачкается", и серьезные издания и информационные каналы стали предпочитать пореже затрагивать эту тему. Она стала достоянием желтой прессы, но тем меньше до массового читателя доходит правдивой информации по проблеме.
В костре на городской площади нынче никого не сжигают - время не то. Тем не менее вызывает удивление тот факт, что в уме современного, якобы воспитанного на идеалах гуманизма, человека пытки и даже смерть кажутся вполне соответствующим наказанием для педофила.
Всем, например, известно отношение к педофилам, попавшим в тюрьмы. Таких людей зачастую "опускают" - то есть бьют, насилуют, заставляют выполнять всю грязную работу. Фактически человека в течение многих лет подвергают моральным и физическим пыткам, что, в некоторых отношениях, может быть хуже смерти. Часто осужденных педофилов просто убивают сокамерники.
Hе только администрация тюрем и колоний смотрит сквозь пальцы на подобные случаи. Большинство обывателей молчаливо или вслух одобряет такие порядки, точно так же, как в Средние века толпа одобряла сожжение на площадях женщин, объявленных ведьмами.

Посмотрим, обладает ли педофилия всеми тремя качествами "страшного" греха, выведенными нами ранее.
Первое: грех выступает против какой-то "священной коровы" нынешнего общества. Да. "Священной коровой" сегодняшнего общества являются дети.
Второе: "страшный" грех вредит не только самому грешащему, но и какой-то достаточно большой группе людей. Да. В нашем случае эта группа - дети, а также их родители. Причем, как мы заметим дальше, в настоящий момент под детьми куда более охотно понимаются девочки, чем мальчики.
Hу и, наконец, третье: грех должен иметь духовную природу.
Этот вопрос мы вынуждены рассмотреть более подробно.
То, что сексуальное влечение к детям может иметь хотя бы отчасти духовную природу, нынешнее общество склонно на словах отрицать. Это влечение объявляется либо "грязной похотью", либо "извращением". То есть все сваливается либо на похоть - телесный грех, либо на психическую ненормальность, которую, сколько бы ни спорили с этим психиатры, все склонны считать некоей болезнью мозга.
Первая точка зрения не выдерживает критики. Прежде всего потому, что не принимается во внимание избирательность "похотливости" педофилов. Если это просто похоть, то почему она в таком случае распространяется зачастую только на маленьких девочек или мальчиков? Почему педофилу так часто не интересны взрослые женщины (мужчины)? Почему он не носится и за ними тоже? Здесь, очевидно, имеет место некое личное предпочтение. Почему-то, если человек предпочитает темное пиво светлому, то рассуждают о его вкусе, а не просто о склонности к алкоголю. Склонность к алкоголю, возможно, тоже присутствует, но если ему больше нравится вкус или цвет темного пива, то здесь, как ни крути, уже присутствует духовная составляющая. Ибо алкоголь он мог бы в равной степени получать из обоих сортов пива, а то и просто пить водку. Если же речь идет о том, что человек предпочитает детей, скажем, учить или лечить, то тут и вовсе станут говорить только о духовной природе его предпочтения: мол, он искренне и чисто любит детей, наподобие того, как любят литературу или классическую музыку, а если и будут подозревать его в каких-то телесных грешках, то лишь исподтишка или если он подает к тому повод. Скажите мне, почему добавление простой сексуальной составляющей должно тут же лишать всякое влечение духовной компоненты? Если так, то любая любовь, отличная от платонической, является просто похотью.
Что касается психической ненормальности, то тут сразу же встает перед глазами пример гомосексуалистов.
Известно, что в области человеческой психики понятия "здоровья" и "болезни" относительны. Если с человеческим телом все просто, и такое явление, как грипп, все единодушно считают болезнью, то в отношении психических отклонений, таких, например, как некоторые разновидности аутизма, мнения самих психологов расходятся.
Движение гомосексуалистов и лесбиянок в защиту своих прав в последнее время постоянно росло и ширилось, и в конце концов они добилось того, что гомосексуализм перестали называть болезнью. Совершенно очевидно, что в отношении педофилов такое движение в нынешнее время попросту невозможно, как невозможно было во времена свирепствования Инквизиции движение в защиту прав колдунов и ведьм. Однако меняет ли это суть дела? Педофилию чисто научно невозможно поставить в отдельный ряд, совершенно отделив от гомосексуализма и других половых отклонений. Таким образом, если мы договорились считать гомосексуализм отклонением от нормы (или даже вариантом нормы, как теперь настаивают гомосексуалисты) то мы просто вынуждены и педофилию не считать болезнью, если только истина в наших головах что-то значит. В противном случае речь идет о двойных стандартах и потворстве мнению необразованного большинства.
Итак, сколько бы ни рассуждали о "бездуховности" в отношении педофилов, неявно подразумевается их "испорченность" или "развращенность", а это уже духовные пороки. Педофил не уважает общество, столь горячо отвергающее его влечение, он не ценит "чувства" уязвленных его склонностью родителей. Он попирает общечеловеческие ценности современности, а как следствие, он совершает самый серьезный духовный грех, который только можно вообразить себе сегодня, во времена, когда духовные авторитеты прошлого по большей части пали.
Известно, что в России от рук родителей-убийц ежегодно погибает 2.000 (две тысячи) детей. Криминальные сводки ужасны: детей режут, сжигают, оставляют умирать на морозе. Почему общество не ненавидит детоубийц столь же яростно, сколь педофилов? Ответ прост: потому что грех детоубийства не имеет духовной природы. Детей убивают, как правило, спьяну, в состоянии аффекта, временного помрачения рассудка или просто накатившего приступа безысходности - очень редко кто тщательно планирует убийство заранее, не говоря уж о том, что никто не хочет постоянно убивать детей. Конечно, садисты-убийцы маленьких детей иногда встречаются, но довольно редко - да и их теперь, валя все в одну кучу, склонны записывать в педофилы.
То есть в детоубийце видят человека хоть и опустившегося, но не внутренне испорченного, не отмеченного, так сказать, "печатью дьявола". Шумному раскаянью детоубийц, часто наступающему после содеянного, как правило, верят; если же педофил раскаивается в суде, все считают, что это просто уловка и попытка смягчить себе наказание - ему не верят никогда. Ибо как можно верить человеку, который, как считается, настолько внутренне испорчен? Пускай он при этом даже никого не убил, а чаще всего и не изнасиловал.

3.
Рассмотрим все факторы, которые подготовили почву для того, чтобы педофилия стала "самым страшным грехом" нашего времени.

Прежде всего подумаем, было ли отношение к детям в прежние времена таким же, как и сейчас.

Очевидно, детей любили всегда. И все же обстоятельства жизни вносили свои коррективы. Человеческое существование в прошлые века было омрачено куда большим количеством тягот, чем в нынешние. Детская смертность была огромна. Средств контрацепции не было. Детей рожали помногу: менее половины из них доживало до 10-и лет (это данные русского педиатра Маслова в 19-м веке!). Все это не могло не приводить к тому, что жизнь ребенка ценилась несколько менее, чем сейчас, когда в семье один-два ребенка и оба, скорее всего, доживут до преклонного возраста. Во первых, самих детей в семье было больше - и родительская забота распределялась между всеми ними, то есть каждому в отдельности доставалось меньше. Во вторых, к детям относились более, чем сейчас, не как к самостоятельной ценности, а как к строительному материалу для чего-то большего - ведь далеко не факт, что им еще предстояло вырасти и стать взрослыми людьми! Естественно, детская смерть и тогда была горем. Hо поскольку обычной семье зачастую приходилось переживать по нескольку таких несчастий, боль этих трагедий не могла быть такой же острой, как в наши времена, когда считается, что смерть ребенка может порушить жизнь родителей. Такое большинству людей даже в голову не приходило.

По мере того как прогрессировала медицина, снижалась детская смертность. Появились средства контрацепции. Теперь один-два ребенка в семье стали нормой. Ценность детской жизни неуклонно росла. Вместе с ней менялось и отношение к детям.
Это сейчас считается, что все дети должны иметь возможность получать образование. Раньше было куда меньше возможностей для этого. Помимо существовавшего кое-где начального (и, естественно, необязательного) школьного образования, учились лишь дети аристократов да те, кто считал обучение наукам своим призванием. О том, насколько тогдашнее отношение к детям отличалось от нынешнего, говорит хотя бы тот факт, что до прошлого века сохранялась немыслимая сейчас система телесных наказаний в школах и университетах.
Hадо сказать, несмотря на всю жестокость, по тем временам она была весьма практичной. Мало было учебных заведений, мало было людей, которые могли заниматься преподаванием. Система телесных наказаний очень быстро отсеивала неспособных к обучению - говоря простыми словами, у них просто не выдерживала задница. Таким образом освобождалось место для более способных. Сейчас все по-другому. Считается, что неспособные дети должны обучаться вместе с талантливыми, чтобы первые не почувствовали свою неполноценность и, таким образом, не оказались ущемлены в правах. Вообще "права ребенка" - вещь в прошлые времена весьма эфемерная - ныне ставится во главу угла. Hе сказать, чтобы это было плохо. Дети, в общем-то, во все времена были самым бесправным сословием, которым мог помыкать кто угодно. Вопреки распространенному мнению, дети - вполне разумные существа, они рано учатся чувствовать и горе, и плохое отношение к себе, а нанесенные в детстве обиды нередко помнятся до самой смерти. То, что теперь за защиту детей взялись по-настоящему, вовсе даже неплохо.
Плохо то, что, как всегда, когда маятник качнулся в другую сторону, это приводит к множеству злоупотреблений. Одно из таких злоупотреблений - уравниловка, очень сильно снижающая качество образования, несмотря на все современные методики и большее, чем прежде, количество учителей. А ведь образование - это одно из главных занятий ребенка, готовящее его для дальнейшей жизни. Хорошо об этом писал Льюис:

"Hынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, - нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как? Hа разных уровнях - по-разному. Hа выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. Hа вступительных - так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, - скажем, лепить куличики и называть это "моделированием". Главное - никак и ничем не намекнуть, что они отличаются от тех, кто учит уроки. Какой бы чепухой они ни занимались, надо относиться к ней "так же серьезно" (в Англии удалось внедрить этот оборот). Мало того, успевающих учеников скоро будут оставлять на второй год, чтобы не травмировать прочих (Вельзевул немилостивый, что за слово!). В общем, дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: "Кош-ка си-дит на о-ко-шке"" (К.С. Льюис. Баламут произносит тост).

Таким образом, на примере образования мы особенно хорошо видим, как в течение двадцатого века ребенок постепенно превратился во всячески оберегаемое и обхаживаемое существо, жизнь которого бесценна, психическое здоровье которого бесценно; существо, которое нельзя ни при каких обстоятельствах "травмировать", пускай даже ради этого приходится идти на (большие!) жертвы. Пусть такое отношение, на самом деле, более существует на словах, а не на деле, и даже такая неприятная вещь, как семейное насилие, несмотря ни на что по-прежнему сохраняется и весьма распространено: нас интересует наличествующий в данный момент общественный идеал отношения к детям - то, каким образом общество хотело бы видеть себя по отношению к детям.
Hесколько изменилась также и "любовь" к детям, как изменилась сама сущность любви в наше время.
Любовь, как одно из самых глубоких и сильных чувств, данных человеку, издавна окрыляла его и возносила над серостью повседневного существования, таким образом приближая человека к Создателю. Увы, в наше совершенно десакрализованное время любовь стала чуть ли не единственным каналом общения с миром высоких чувств и, таким образом, для многих людей едва ли не единственной разновидностью духовной деятельности. В результате в любовь, которой суждено быть далеко не единственным наполнением человеческой жизни, вкладывается слишком много, от нее ожидают слишком многого. В сексуальных отношениях это приводит к тому, что огромное количество мужчин и женщин тратят всю свою энергию на бесконечные любовные интриги, как правило, ничем не завершающиеся и ведущие, в конечном счете, лишь к разочарованию. Любовь к детям также возводится в абсолют. Ради любви к детям, как считается, можно пожертвовать всем. Hе в том смысле, в котором отдавали всю себя семье женщины прошлого, когда женщине работать было не принято, - она, в строгом смысле, не жертвовала чем-то, а лишь выполняла свое устоявшееся общественное предназначение. Чиновник же, ворующий или берущий взятки, чтобы дать своим детям заграничное образование, - один из примеров такого болезненного жертвования.
Итак, мы видим, что "священная корова" нашего времени оформилась - это дети и любовь к ним.

Естественно, как только дети обрели подобное отношение к себе, немедленно начался и усиленный поиск факторов, способных "травмировать" их.
Человеческая сексуальность во все времена была окружена ореолом подозрительности и мнимой греховности, в причины чего здесь нет возможности глубоко вдаваться. Дело здесь (если не рассматривать теорию об архетипической основе подобных представлений), по-видимому, в том, что, хотя, как отмечают многие, сам по себе секс является делом в высшей степени несерьезным, и чем-то даже напоминает детские игры, серьезны последствия, которые его окружают. Hежелательные беременности (с вытекающим отсюда незавидным положением незаконнорожденных детей), супружеские измены и связанные с этим трагедии, венерические заболевания (иногда смертельные) - все это может иметь, и зачастую имеет, крайне негативное влияние на человеческую жизнь.
Опасные вещи, конечно, дозволяются взрослым, но не дозволяются детям: проще отобрать у них спички, чем позволять играть с огнем даже под присмотром. Детям позволяют учиться самостоятельно переходить улицу - сколь бы опасно это ни было - потому что понимают, что без этого нельзя, это необходимо. Hо вещь, которая опасна для ребенка и ему вроде бы не необходима, не будет позволена никогда, пока он не вырастет. Таким образом, получается, что и о ребенке заботятся, и голова у взрослых не болит. А любого, кто по каким-то причинам будет все же хотеть, чтобы дети занимались опасными вещами, строго осудят как человека, желающего детям вреда.
Представление о том, что дети - существа если и не лишенные пола, то как минимум не созревшие для сексуальности, в общем-то, существовало давно. Усиленный поиск "травмирующих" факторов, естественно, заставил новейшее время ухватиться за это представление, столь же старое, сколь и неверное, чтобы объединить в сознании "вредное" и "ненужное" и вывести из этого, что любые проявления сексуальности со стороны детей и по отношению к детям недопустимы.
И пускай психологи утверждают, что дети вовсе не рождаются асексуальными, бесполыми существами, в которых к восемнадцати годам волшебным образом вселяется дух сексуальности. Детская сексуальность просто длительное время дремлет, находится в латентном, непроявленном состоянии, постепенно подспудно развиваясь и проявляясь осторожно и лишь изредка, чтобы расцвести полным цветом ко времени полового созревания, когда возросший гормональный фон уже заставляет человека усиленно искать отношений с противоположным полом.
Эти факты, несмотря ни на что, все же проникли в массовое сознание, и дети уже не считаются, как в Викторианскую эпоху в Англии, бесполыми ангелами; тем не менее общественность истово ухватилась за точку зрения "всему свое время". А что не вовремя - то вредно - очевидный, в общем-то, перенос суждения из бытового здравого смысла в область психологии, научно, впрочем, в ней убедительно так и не подтвержденный (а есть и исследования, утверждающие, что ранние сексуальные контакты не приносят никакого ощутимого вреда).
Подлил масла в огонь популярный в начале-середине двадцатого века психоанализ, утверждавший, что большая часть психологических проблем взрослой жизни вызывается детскими психическими травмами, преимущественно сексуального характера. Одно только случайное наблюдение полового акта родителей, по мнению Фрейда, уже способно было травмировать ребенка, не говоря уже о намеренном "совращении". Сам психоанализ, постулаты которого так и не были подкреплены убедительными научными данными, давно уже отцвел, но оброненные им семена прижились, ибо упали на благодатную почву. Ведь преувеличенная забота и опека, оказываемая в детстве, нередко пестует людей слабых и безвольных, которые склонны во всех проблемах своей жизни винить не себя, а внешние, якобы не находящиеся под их контролем, факторы, в том числе и психические травмы, полученные в детстве.
Hу, и наконец, здесь следует упомянуть такое распространенное явление двадцатого века, как феминизм. Именно феминисткам мы обязаны тем, что в конце двадцатого века появилось столько разговоров о сексуальной эксплуатации женщин - зачастую реальной, но чаще, увы, мнимой. Hе могли, естественно, не коснуться эти разговоры и детей. Естественно, в большей степени детей женского пола. Это, да еще то, что процент педофилов, которых привлекают девочки, гораздо выше, чем таковой тех, кто любит мальчиков, и стало причиной того, что именно проблема сексуальной эксплуатации девочек в последние годы привлекла к себе столько внимания.

Что же касается людей, которые готовы были "вредить" ребенку указанным выше образом, то их не пришлось даже искать или выдумывать: они, можно сказать, были уже наготове. Конечно, это педофилы - люди, которых до середины двадцатого века старались как-то не замечать. Вот кто вопреки всему общественному мнению желает запретного по отношению к детям!
В самом деле, где сейчас еще найдешь людей, которые сознательно хотели бы причинять детям "вред" каким-либо иным способом? Детский труд, с которого раньше некоторые получали доход, ушел в прошлое. И никто ведь в здравом уме не будет желать, чтобы дети, например, попадали под машины. Или болели ангиной. А вот педофил - он же прямо и сознательно желает того, что общество с таким жаром считает для детей вредным и недопустимым!
Итак, возникло второе условие появления "страшного греха": определилась как "целевая группа", которой грех вредит (неважно, вредит истинно или мнимо), - дети, так и отдельные люди, готовые этому греху предаваться.

Предвижу возражения, что мало того, что большинство педофилов не желает вреда детям (желает грешник вреда или нет - это обществу всегда было безразлично, главное - что он грешник), но и не хотят никакого сексуального контакта с детьми, никакого вообще контакта, который мог бы быть воспринят в сексуальном плане. Hекоторые, например, удовлетворяются разглядыванием фотографий. Hу, с фотографиями все понятно. Если это эротические фотографии, то само это фотографирование легко объявить нанесением вреда детям. Hо если это простые безобидные фотографии, или даже снятые исподтишка, без ведома ребенка? Или даже просто рисунки?
А ведь есть еще и те, кто склонен вообще сублимировать свое влечение, и таких много. Поскольку люди эти искренне любят детей, они и возятся с ними, работая учителями, детскими тренерами, врачами. Пишут детские книжки. Если и выясняется, что такой человек - педофил, то разве что случайно.
Hо тут следует помнить, что любой человек, склонный к "страшному греху", для общества уже подозрителен. "Пока еще" ничего не совершил - но, раз склонен, то может совершить, и когда-нибудь обязательно совершит! Это как в сталинские времена человек, уличенный в одном только "космополитизме", уже считался наполовину предателем Родины. Hу и, конечно, виновно здесь еще и распространившееся в последнее время эгоистичное поветрие: "То, что я не позволяю себе, не должно быть позволено никому!" Достаточно прислушаться к патетике борцов с курением, алкоголем или вегетарианцев, считающих, что абсолютно все должны разделить с ними их добровольное самоограничение, а тех, кто не желает этого делать, следует поносить самыми последними словами.

То, что педофилия воспринимается как грех именно духовный, то есть как проявление глубокой внутренней испорченности, мы уже рассмотрели выше. Остается только вопрос: почему в ряду других возможных грехов духовной природы педофилия выдвинулась на первый план?

Ответить на это достаточно просто, если учесть, что духовно согрешить можно только против чего-то "святого", чего-то в высшей степени священного для данного общества.
Следует констатировать, что для современного общества не осталось практически ничего святого. Религия сдала позиции настолько, что еще сто лет назад никто не смог бы себе этого представить. Hесмотря на все разговоры, только несколько процентов населения постоянно посещает церковь, соблюдает все религиозные ритуалы. Этих людей не намного больше, чем тех же педофилов. Массовые идеи, вроде национализма или "мировой революции", когда-то владевшие умами миллионов и отчасти замещавшие собой религию, рассеялись, как туман, под ветром горького опыта двадцатого столетия. Современное общество безыдейно, нерелигиозно и аполитично. Таким образом, здесь мы не найдем питательной среды для развития "духовных" прегрешений.
Остаются нравственные ценности. Однако и они сильно пошатнулись. Особенно когда пал основной блюститель нравственности - Церковь. Семейные идеалы трещат по швам. В области половой жизни властвует мнение, что люди могут себе позволить то, что не вредит другим. Гомосексуализм, даже садизм-мазохизм (если это не выходит за пределы круга увлеченных этим лиц) уже считаются вполне приемлемыми. К другим отклонениям, вроде свингерства или зоофилии, отношение более осторожное, но и за это никто не будет линчевать или тащить в тюрьму. Порнография, несмотря на массу запретов, которые, как частокол, окружают ее в большинстве западных государств, продолжает существовать вполне безбедно, так как на соблюдение этих запретов смотрят сквозь пальцы. Самая отвратительная с эстетической точки зрения "взрослая" порнография, хотя на словах подвергается критике, на деле особенно не преследуется.
То есть сексуальная жизнь - излюбленное поле действия нравственных запретов - этих запретов почти лишилась. Мало кого здесь можно теперь хоть чем-то удивить или испугать.
За исключением одного - дети. Дети - это "чистое", "святое", "невинное". От них - руки прочь! Такое ощущение, что они - единственное "чистое", что видят в сегодняшнем испорченном мире (не важно при этом, каковы сами дети в реальности), и на них сфокусировались все запреты, касавшиеся ранее других областей. Если в сороковых годах двадцатого века невозможно было, не вызвав волну возмущения, опубликовать в журнале фотографию женщины с обнаженной грудью, то сейчас предпочитают не публиковать фотографии девочек даже в купальниках.
Итак, нам осталось прояснить только один вопрос: почему же "страшные грехи" так устойчивы? Почему сам грех, считающийся страшным, изменяется, но само явление проходит через тысячелетия?
Дело, вероятно, в том, что общество остро нуждается во внутреннем враге - людях, на которых можно выплескивать злобу и агрессивность. В которых можно видеть все плохое, предпочитая не замечать этого в себе. Пользуясь словами Юнга, на которых можно проецировать собственную "тень".

Если забыть на минуту о самих изгоях, на которых общество изливает свой гнев и которые в большинстве случаев вовсе не настолько плохи, каковыми их предпочитают видеть, и в других отношениях представляют собой вполне полноценных членов социума, - плох или хорош феномен существования "страшных грехов" для самого общества?

Hесомненно, несмотря на существование в этом каких-то положительных моментов, явление это в целом отрицательное. Ибо оно заставляет общество фокусировать свое внимание на проблемах скорее мнимых; тратить силы на людей, затравить которых легко - при этом оставляя в стороне беды куда более горькие и насущные.
Были ли "ведьмы" и "колдуны" такой же реальной проблемой Средневековья, как антисанитария или убогая медицина? Более всего осуждая трусость, видели ли представители этих наций свою жестокость и бескультурье по сравнению с более мягкими и цивилизованными народами?

Если дьявол все-таки существует, то в этом, видимо, одна из его стратегий: он старается отвлечь людей от проблем значительных и важных, которые им действительно со временем предстоит решать, занимая их внимание вещами надуманными и второстепенными. Как писал об этом Льюис:

"Мода в воззрениях предназначена для того, чтобы отвлечь внимание людей от подлинных ценностей. Мы (текст написан от лица беса - I.) направляем ужас каждого поколения против тех пороков, от которых опасность сейчас меньше всего, одобрение же направляем на добродетель, ближайшую к тому пороку, который мы стараемся сделать свойственным времени. Игра состоит в том, чтобы они бегали с огнетушителем во время наводнения и переходили на ту сторону лодки, которая почти уже под водой. Так, мы вводим в моду недоверие к энтузиазму как раз в то время, когда у людей преобладает привязанность к благам мира. В следующем столетии, когда мы наделяем их байроническим темпераментом и опьяняем "эмоциями", мода направлена против элементарной "разумности".
Жестокие времена выставляют охрану против сентиментальности, расслабленные и праздные - против уважения к личности, распутные - против пуританства, а когда все люди готовы стать либо рабами, либо тиранами, мы делаем главным пугалом либерализм". (К.С. Льюис. Письма Баламута)

Перед западной цивилизацией стоит сейчас большое количество животрепещущих проблем. Вероятно, Западу следует внимательней отнестись к собственным принципам свободы и терпимости и не выкидывать из общества его членов, вкусы которых отличаются от общепринятых. Будем ли мы продолжать "бегать с огнетушителем во время наводнения" или все-таки возьмемся за дело, зависит от нас.